Ультралайты не совсем транспорт, но способ поднять настроение. Необходимое условие-читать в детстве правильные рассказы.
Взлетев, я ощутил легчайшее вздрагивание аэроплана. Показалось, будто я услышал звучный удар по нашему новенькому предупредительному щиту, гласившему: «Нарушители будут привлечены к ответственности!» Увидел, как при моем оглушающе громком приближении толпа на проселке между живыми изгородями заметалась и бросилась врассыпную. Только после полета, когда все кончилось, я понял, до чего додумался этот идиот из идиотов Снортикомб. Он явно вбил себе в голову, что крылатому чудовищу нужна привязь — иначе объяснить ход его рассуждений я не берусь, — и, прикрепив к концам крыльев по канату длиной в дюжину ярдов, он надежно прикрепил аэроплан к двум железным стойкам, на которые обычно натягивали сетку для игры в бадминтон. «Жаворонок» без труда выдернул эти колья. Теперь они волочились за аэропланом, плясали, подскакивали и буквально кидались на все, что оказывалось на их пути, нанося жестокие удары. Мне рассказали, что на проселке сильнее всего досталось бедняге Темплкому — лысая голова старика получила крепкий подзатыльник. Вслед за этим мы расколошматили парники для огурцов у священника, лишили жизни его попугая, вышибли верхнюю раму в окне кабинета и чудом не стукнули служанку, когда она высунулась из окна второго этажа. Разумеется, в то время я ничего не знал о своих художествах — это происходило намного ниже плоскости полета. Я старался обогнуть дом священника и все-таки чуть не задел красивое строение, а потом молил бога, чтобы не коснуться груш в дальнем конце сада. И это мне удалось (листья и мелкие ветки, которые полетели во все стороны от соприкосновения с полозьями, не в счет).
Хвала всевышнему за прочные цилиндры мотора!
Потом некоторое время я летел, не касаясь земли.
Пилотировать аэроплан оказалось намного труднее, чем представлялось: мотор оглушительно ревел, а штурвал вел себя как живое существо — он упрямо сопротивлялся намерениям человека. Мне все же удалось направить аппарат в сторону рыночной площади. Пророкотали над овощной лавкой Станта — железные колья прошлись по постройке с тыла, весело пересчитали черепицу на крыше и обрушили лавину битого кирпича от разрушенной трубы на тротуар, полный прохожих. Затем аппарат резко клюнул носом — кажется, одному из железных кольев вздумалось этаким якорем на миг уцепиться за стропила крыши Станта, — и мне стоило большого труда проскочить мимо конюшни при гостинице «Бык и лошади». Признаюсь, конюшню я все-таки задел. Подобные лыжам полозья для приземления скользнули по коньку крыши, а левое крыло погнулось о верх дымовой трубы, неуклюже попыталось отцепиться и повредилось еще сильнее.
Позже мне говорили, что увлекаемые аэропланом колья просвистели над полной народа рыночной площадью дьявольски коварным образом, так как аэроплан сперва клюнул носом, а затем резко подскочил вверх. Делаю оговорку: эта часть повествования явно грешит преувеличениями. Никого не убило. С того момента, когда я появился над лавкой Станта, а затем соскользнул с крыши конюшни, чтобы пересчитать стекла теплиц Лаптона, прошло всего-то полминуты. Если бы люди проявили разумную осторожность, а не глазели на меня, никто бы не пострадал. Неужели мне следовало разъяснять всем и каждому, что их может трахнуть железной дубиной, которая решила сопровождать аэроплан. Вот уж кому действительно следовало бы предупредить народ, так это идиоту Снортикомбу. Непредвиденное повреждение левого крыла, а также появившиеся перебои в работе одного из цилиндров — рокот мотора стал тревожно-прерывистым — требовали всего моего внимания без остатка.
Пожалуй, я повинен в том, что сбросил старину Дадни с империала станционного омнибуса, но не имею никакого отношения к последовавшим затем маневрам омнибуса, который после галопа среди рыночных палаток врезался в витрину магазина Чизмена. Не могу же я, право, отвечать за невоспитанную толпу бездельников, которой вздумалось обратиться в паническое бегство по небрежно расставленной на земле глиняной посуде и опрокинуть прилавок, за которым торговали маслом. Меня просто сделали козлом отпущения.
Я бы не сказал, что на парники Лаптона мы упали или проехались по ним. Нет. Если уж быть точным, то здесь к месту только слово «срикошетировать». Да, только этот глагол.
Было очень странно чувствовать, как тебя несет крупное, способное держаться в воздухе сооружение, которое, по сути дела, составило с тобой единое целое, и, хотя ты изо всех сил стараешься управлять полетом, то подскакивает, то с хрустом падает на крышу очередной теплицы. Наконец, после пятой или шестой атаки я вздохнул с радостным облегчением: мы стали набирать высоту!
Все неприятное мгновенно забылось. Сомнения в том, создан ли «Большой Жаворонок» для полета, рассеялись. Он мог летать, и еще как! Мы уже пророкотали над стеной в конце участка, а позади чертовы колья все еще лупили по чему попало. На лугу Чизмена я не причинил вреда никому и ничему, разве что колом ударило корову. (На следующий день она сдохла.) Затем я начал медленно, но неуклонно набирать высоту и, ощутив, что аппарат послушен моей воле, заложил вираж над свинарниками Чизмена, горя желанием еще раз показать Минтончестеру, на что я способен.
Я собирался подняться по спирали выше строений и деревьев, а затем описать несколько кругов вокруг церковного шпиля. До этого момента я был так поглощен нырками и рывками чудовища, которое пилотировал, что почти не обращал внимания на происходящее на земле. Теперь же мне удалось рассмотреть, как небольшая толпа во главе с Лаптоном устремилась наискосок по лугу Чизмена. В руках Лаптона грозно сверкали навозные вилы. «Хм! Какого невидимку они преследуют?»
Все выше и выше, рокоча и покачиваясь.
Я бросил взгляд вдоль Гай-стрит и увидел ужасающий разгром, постигший рыночную площадь. Тогда я еще не связывал этот жуткий ералаш с моим полетом.
Только сотрясение от сильного удара о флюгер выключило мотор «Жаворонка». Я так никогда и не понял, как меня угораздило стукнуться о несчастную вертушку: может быть, надежному управлению аппаратом мешало левое крыло, погнутое о крышу дома Станта? Так или иначе, но я ударил по этому уродливому украшению, повредил его и в течение нескольких долгих секунд казалось, что в следующий момент аэроплан рухнет на рыночную площадь. Я все-таки удержал аппарат в воздухе нечеловеческим усилием. (Люди, которых я не раздавил, могли бы пролить за это хоть слезинку благодарности.) Пронесся, цепляясь за макушки деревьев Уитикомба, вздохнул с облегчением и… понял, что мотор останавливается. Времени на выбор места для приземления уже не было, возможности свернуть тоже. Разве я виноват, что добрая четверть жителей Минтончестера заполнила луг Чизмена? Этот луг давал единственный шанс приземлиться, а не грохнуться. Я воспользовался им, круто пошел на снижение и проделал все от меня зависящее. Возможно, я сбил нескольких человек. Что поделаешь: прогресс не обходится без жертв!
Да, да, и мне пришлось убить его хрюшек. Вопрос стоял так: либо я сажаю аппарат на пасущихся свиней и сокращаю длину пробега по земле, либо, перелетев их, с разгона врезаюсь в свинарники из гофрированного железа. От меня осталось бы мокрое место, а у всех свинок конец известен и неизбежен.
Мы остановились. Я с усилием поднялся во весь рост и оглянулся. Мгновенно стало ясно, что в порыве черной неблагодарности Минтончестер собирается прикарманить мои скромные лавры организатора Дня Авиации.